— Знаешь, мне многие говорят, что, останься я в городе, из меня получился бы неплохой служитель. Но ты… ты разбил меня в стихии, которую я считал своей, словно маленького ребенка!

— Поверь, я совсем не к этому стремился, — в его глазах вновь отразились печаль и боль, словно те слова, что в обычных людей вселяли гордость и торжество победы, наделенного даром ранили сильнее, чем все проклятья мира, самая откровенная ложь и жестокая правда.

— Ты странный человек! Да, я понимаю — маги не могут не отличаться от нас, простых смертных. Но ты не похож и на них!…

— Я колдун, караванщик.

— По всей видимости, ты вкладываешь в это слово, которое в нашем мире совершенно не знакомо, какой-то особый смысл. В твоих устах оно звучит так, словно это — клеймо, стоящее не щеке преступника.

Шамаш горько усмехнулся: — У тех, кто противостоял подобным мне в том, другом мире, был изощренный ум. Они сумели превратить в проклятье символ прежней власти, сделали так, чтобы слово, призванное гореть во мраке огнем свечи в свете дня стало осколком темноты, — он умолк, не спеша вдаваться в подробности. Евсей же не стал его ни о чем расспрашивать. Он привык к тому, что Шамаш старался как можно меньше говорить о себе, о своем прошлом, словно воспоминания причиняли нестерпимую боль.

— Не будем об этом, — Евсей коснулся локтя мага, стремясь его поддержать, хотя понимал, что сейчас сам нуждается в этой поддержке. — Я очень благодарен тебя за этот разговор. Наверно, если бы ты с помощью своего дара проникать в мысли других людей не зажег во мне свет, я так бы и бродил впотьмах, не зная, почему моя душа никак не может обрести покой.

— Тебе не за что благодарить меня, когда ты сам нашел то, что искал. И ты напрасно думаешь, что я читаю твои мысли или воспоминания.

— Но как же тогда ты узнал…

— Что-то понял из твоих слов, что-то предположил, исходя из поступков, чувств, которые, сколь бы ты ни старался их спрятать, все равно отражаются в твоих глазах. Разве ты приходишь к своим выводам, опираясь на что-то другое?

— Но я простой караванщик, а не маг! К чему тратить время и силы, рисковать ошибиться, неправильно истолковать какой-то взгляд или жест, когда имеешь возможность просто прочесть мысли? Хранителю ничто не стоит… Да и какие тут могут быть сомнения? Боги ничего не делают просто так… Кажется, так ты сказал тогда. И если Они наделяют кого-то даром чтения мыслей, то, значит, хотят, чтобы этим даром пользовались…

— Прости, но я отношусь к этому по-другому.

— Почему? У нас те из Хранителей, кому был дан этот дар, всегда прибегали к нему, чтобы контролировать горожан, не допуская… ну… удерживая от ошибок… Конечно, это не всем и не всегда нравится, кому-то внушает страх, но… Я не призываю тебя постоянно прибегать к помощи дара, но… просто подумай о том, что он может спасти и…

— Нет, — качнул головой маг. — Никто не вправе лишать человека тайны своего внутреннего «я», каким бы ни были его цели. Все дары мира не стоят свободы выбора — как жить, что делать… И давай не будем об этом, — вздохнув, попросил его маг. — В моем мире были люди, способные убедить собеседника в чем угодно, даже в том, что снег горячий, небо — продолжение земли, а человек — тень произнесенного слова. Если уж они меня не переубедили…

— Я вовсе не собираюсь тебя переубеждать… Просто у нас принято говорить: в споре рождается истина.

— А я всегда считал, что где спор — там вопросы, которые могут заставить усомниться даже в самом очевидном и уверовать в то, что всегда казалось заблуждением… Я не хочу, чтобы ты поставил под сомнение хотя бы одну из своих правд, тем более то, на чем строится все понимание мироздания.

— Но ты маг, и…

— Разве это что-то меняет?

— Конечно! Если избранному богами, Хранителю не нравятся прежние законы, он может их изменить, и…

— Я не Хранитель. И никогда не стану им, даже если захочу этого. Мне даже не известно, что значит быть им. Единственное, что я знаю о ваших магах, это то, что они обладают даром, подобным тому, что был дан мне.

— Но, Шамаш, ведь для того, чтобы что-то узнать, порой достаточно лишь спросить…! Я с радостью расскажу тебе все, что знаю! Да хоть прямо сейчас…

— Постой, торговец, не торопись. Есть много способов найти нужное, и тот, о котором говоришь ты — один из самый легких и быстрых. Однако дело в том, что я пока еще сам не знаю, что я ищу и хочу ли найти, — он умолк. Его взгляд обратился на белоснежные просторы снежной пустыни, словно стремясь раствориться в их бесконечности, набраться их силой и спокойствием.

Караванщик глядел на Хранителя, не в силах скрыть своего удивления:

— Тебе не нравится мир, который выбрали для тебя боги? Ты жалеешь о том, что потерял, и все еще надеешься вернуться?

— Я слишком хорошо понимаю, что пути назад нет, — на миг он замер, опустив голову на грудь и сжав губы в тонкие бледные нити. — И ваш мир тут ни при чем. Даже если бы я оказался на самой прекрасной и совершенной из земель, мне было бы так же тяжело, если не еще труднее… Видишь ли, караванщик, я ждал совсем иного…

— Чего же?

— Смерти. Я готовился к ней, не думал о том, что мне будет суждено выжить. А возвращаться назад много труднее, чем делать шаг в вечность.

— Но в чем ты провинился перед богами, если думал, что Они покарают тебя смертью?

— Я исполнил их волю.

— Что это за боги, которые наказывают за преданность?

— Они безымянны и непостижимы, стоящие за всем и вне всего.

— Опять загадка! Шамаш, почему в вашем мире была такая сложная вера? Как можно понять то, чего понять невозможно, веровать в то, что вне веры?

— Вера для души, не для разума.

— Вот еще одна тема для разговора, — караванщик, улыбаясь, качнул головой, — но не сейчас, когда ты захочешь поговорить об этом… Пока же я, если ты позволишь, я задам тебе лишь один вопрос, последний.

— Спрашивай, — проговорил Шамаш. И в его голосе, и в глазах отражалась усталость, словно столь привычный для каравана разговор утомил его сильнее совершенного накануне чуда.

— Мне кажется или ты действительно опасаешься встречи с подобными тебе?

— Меня страшит не сама встреча, а то, что я узнаю… Или чего не найду. Ваш мир во многом противоположен моему и мне бы очень не хотелось, чтобы так оказалось и в этом…

— Не могу сказать, что я понял твой ответ, но я готов его принять. Надеюсь, что время позволит мне во всем разобраться… А ты, ты ни о чем не хочешь меня спросить?

— Не сейчас

— Что ж, если так, я, пожалуй, пойду.

Шамаш кивнул. Он скользнул по караванщику взглядом, подобным задумчивому порыву южного ветра — свидетельство того, что его мысли в этот миг были где-то очень далеко.

И в который уж раз Евсей поймал себя на том, что маг виделся скорее миражом, духом пустыни, нежели живым человеком из плоти и крови. Лишь его глаза дышали жизнью — далекой и необъяснимой, как вера чужого мира и непонятной, как слова иной жизни.

Так или иначе, караванщик двинулся к своей повозке. Сон и раньше помогал ему яснее увидеть то, что наяву казалось расплывчатым и лишенным очертаний.

И, все же, в последний момент он решил заглянуть в повозку Мати, проверить, все ли с девочкой в порядке и не пришла ли ей опять в голову мысль совершить какой-нибудь отчаянный поступок.

Стоило караванщику откинуть полог, как его сердце пронзил острой стрелой страх — ему показалось, что малышки нет, что она пропала, снова скрываясь от обиды в снежной пустыне.

Тяжело дыша, в кровь кусая побледневшие губы и кляня себя на чем свет стоит за то, что он, предчувствуя приближение беды, не попытался обойти ее, приказав кому-нибудь из дозорных проследить за Мати или взяв эту обязанность на себя, Евсей поспешно залез в повозку, раскидал одеяла… и облегченно вздохнул, почувствовав, как гора падает с его плеч.

Разбуженная столь внезапно, Мати сидела возле вороха шкур, протирая заспанное лицо и тараща удивленные глаза на караванщика.